ШОКОЛАДКА ДЛЯ ЖЕНЫ, РОЗЫ ДЛЯ ЛЮБОВНИЦЫ

ШОКОЛАДКА ДЛЯ ЖЕНЫ, РОЗЫ ДЛЯ ЛЮБОВНИЦЫ

Нон-фикшн*

Профессор, хотя ему уже было за семьдесят, никогда не выглядел стариком. В душе был всё тем же молодым и даже озорным. Он и сам об этом говорил в мужской компании, что ещё есть порох в пороховницах. Причём сухой. Даже моложавая медсестра, никогда в своей практике не ухаживающая за настоящим профессором, не устояла перед его комплиментами и этим хвасталась своим подругам. Профессор жил один. Судьба распорядилась так, что жена рано ушла в лучший мир, дочь Ирина - журналист республиканской газеты, давно имела свою семью. Всех надо досмотреть, накормить, напоить, в школу, институт и на работу отправить. Да и для себя нужно время, молодая ещё, а так хочется продлить молодость. Газета отнимала много времени, хотя её, благодаря отцу, никто особо не напрягал: сдала в номер строк двести и всё тебе - свободна как птица.

Александр Васильевич, крепкий, седовласый, с аккуратно подстриженной бородкой, словно патриарх, в больших роговых очках, сидел на свое даче в Зелёном и разбирал только что полученную почту.

Три письма, которые он выделил из общей пачки корреспонденции. От молодого писателя Петухова, у которого был руководителем прекрасной и оттого запомнившейся творческой дипломной работы о человеке труда на страницах районной газеты. Решил, что прочитает позже. А вот эти два письма особенно привлекли его внимание. Они были в одинаковых конвертах, очевидно посланные из одного почтового отделения.

С первых же строк он узнал, от кого эти письма. Три года назад здесь, на его даче, жили вместе студент и студентка, оба журналисты, ученики его по университету.

Борис поступил на журфак после школы и был ровесником Татьяны. Он никогда не подчёркивал не только своё мужское превосходство, но и то, что он медалист и неоднократный победитель республиканских предметных олимпиад, а потому был трогательно влюблён в свою сокурсницу. Она величественно спокойно принимала его ухаживания, хотя сама больше просиживала в ленинке, главной столичной библиотеке, чем увлекалась своим воздыхателем.

Оба высокие, стройные – он в белой рубашке с расстёгнутым воротом, брюки в полоску, она – также в белой блузке и короткой чёрной юбочке – невольно привлекали к себе общее внимание, как одна из удачных пар.

С первого же знакомства он всё время говорил ей о своей любви и настойчиво звал замуж. Он был настолько наивен, что даже не знал о её прежнем замужестве. Наверное, поэтому официальное его предложение руки и сердца перед её родителями в Гомеле совершенно выветрилось из её головы. "Человеческая память очень причудлива", - не единожды говорила она.

Они, благодаря Борису, были равны друг другу во всём. Оба были из провинциального города, да и общежитием их обошли. Даже лица будто бы схожи. Лицо Бориса было моложавым, наверное, что он как в школе, так и здесь, в университете никогда не только не пил дешёвого вина, а даже не курил. И оба прекрасно владели пером.

Может, не равны они были лишь в том, что чувства студента были сильнее и нетерпеливее, чем его подруги. Он постоянно будто следил за её взглядом. Если же она с кем-нибудь из мужчин начинала оживлённо говорить, он краснел и уходил из комнаты с таким видом, будто у него отобрали игрушку. Но не выдерживал и получаса, возвращался обратно, упрекал её в легкомысленности и в непостоянстве чувств.

Татьяна шутливо улыбалась, чувствуя свою правоту и превосходство, и нарочно мучила его загадочными улыбками и витиеватыми словами о любви и преданности. Она даже очерк однажды писала на эту тему, поэтому ею владела сполна. "Многое привязывает нас к жизни, но - говорила она,- вдохновение жить даёт нам только любовь. А судьба любви трагична во все времена".

Ему хотелось успевать везде. Она хотела быть весёлой, оживлённой и выделиться из толпы, чтобы на неё смотрели с восторгом.

Профессор развернул сначала письмо Бориса и увидел с первых же строк, что ему пишут не посторонние друг другу люди, а муж и жена, окончившие его факультет.

Он стал читать письмо.

"Дорогой профессор!

Сегодня моя Таня случайно узнала, что вы сейчас в Зелёном, на своей даче, где и нас в своё время приютили, когда декан, молодой и заносчивый, не постоял за нас на том деканате по поводу заселения в общежитие. Да, ладно старое ворошить.

То, о чём я вам сейчас поведаю, конечно же, несовременно, даже как-то наивно обсуждать такую тему с профессором, но только потому, что этим профессором оказались вы, Александр Васильевич, мой добрый старший друг. Конечно, можно было порвать с этим в одно мгновение ока, но я хочу разобраться в себе. Мне вдруг показалось, что только я могу вам написать о том мучительном и нелепом положении, в котором нахожусь сейчас. И хотя я сказал ей, что напишу вам, она о содержимом этого письма не должна знать.

Итак, мой добрый учитель, верю в вас, и надеюсь, что это, как и прежде, останется между нами.

Вы помните, как я был счастлив три года назад, как я был поглощён своим счастьем и боялся упустить его хотя бы на одну минуту. Вы помните, как я мучил её своей ревнивой и требовательной любовью. Но, будучи требователен к ней, я готов был чем угодно пожертвовать для неё. Я мучительно страдал от той её профессиональной жилки, что она так легко сходилась с людьми, от её, как мне казалось, излишней общительности. Будто одного меня ей не хватало. И я мучился и не знал, любит она меня или не любит. Ведь я хотел бы видеть её только рядом с собою, она же спокойно может днями разгуливать без меня. Значит, наверное, нет у неё такой сильной любви, как у меня к ней.

Хотя, когда вспоминаю ваш рассказ о той медсестре и наших первых месяцах жизни, я чувствую, что она любит меня, даже, я бы сказал, самоотверженно. Она никуда от меня не отъезжала, в командировки и те одновременно брала от своей газеты и мы, два корреспондента, разъезжали по стране. Она в ту пору кроме меня никого и видеть не хотела. И я всегда был уверен, что она рядом каждое мгновение.

Но в одной из командировок на Голубые озёра, на Витебщину, я почувствовал, что одна из моих героинь вдруг приглянулась, даже понравилась мне. Поверите: даже кровь моя взыграла при том интервью!

Так прошёл год. Я часто её вспоминал, хотя никаких усилий для встречи не прилагал. И я поймал себя на беспричинной раздражительности, которая происходила от какой-то неопределённой тоски, как будто я благодаря постоянному присутствию около себя другого человека проматывал даром дни своей молодой жизни, и не делал того, что я должен был делать.

Хотя кроме написания очерков и корреспонденций с душеизливающими интервью молодых преуспевающих во всех отраслях женщин, я толком и сам не знал, что всё же должен был делать. И Татьяне откровенно не мог сказать о том настроении. Вот поэтому-то у меня постоянно прорывалась раздражительность из-за всяких пустяков. Ну, хотя бы такой пример. Идём как-то зимой, она держит меня под руку, вдруг поскальзывается, и мне ставит в вину, что я о ней не беспокоюсь, мол, совсем не поддерживаю.

Я промолчал, хотя весь кипел, как бурлящий самовар. После этого ещё более раздражительным стал.

А недавно познакомил со своим новым редактором газеты, так она назавтра уже его забыла, перепутав отчество с именем. В такие моменты она начинает мне казаться по-женски рассеянной и, пускай простят меня другие женщины, глуповатой.

Но, уважаемый Александр Васильевич, в то же время я сознаю, что всё же Татьяна мой надёжный друг, в котором я могу быть уверен. Я вижу, как она печётся обо мне, ухаживает как за ребёнком, даже готова часть мужских дел взять на свои хрупкие плечи. Я ведь по этой причине в последнее время совсем мало двигаюсь, она и ужин принесёт к столу и уберёт. Когда же простужусь, или чего хуже, заболею каким гриппом, она готова среди ночи бежать в аптеку, за доктором, - куда угодно. Тогда как если мне приходится для неё что-то сделать, противлюсь, появляется даже скрытая досада против неё, как против постоянной обузы.

Вы знаете, я заметил, что она никогда не устаёт от своей, кажется, бесконечной, возвышенно- сентиментальной любви.

А у меня, спросите. У меня - уже другая любовь. И вы знаете, профессор, когда люди беззаботны и эгоистичны, хотя мне бывает иногда нехорошо на душе, когда поздно ночью «с командировки», как я ей говорю, возвращаюсь от Ники и вижу в окне нашей, до сих пор съёмной комнатушки, свет. Это она, сама уставшая с работы, сидит на кухне, облокотившись, даже в спальню не перешла, не легла, а ждёт меня, чтобы накормить ужином. Вдвойне становится стыдно, когда в нескольких шагах от дома приходится делать усталый, измученный работой, вид, чтобы не показалось странным, что ты из командировки приехал с блестящими глазами...

Хотя Нику не могу назвать любимой женщиной. Нет никакой любви. Это просто только другая, опытная женщина, не имеющая никакого отношения к моей духовной жизни, не проявляющая никакого интереса. Это одна из тех, кто каждую женщину окидывает критическим взглядом вечной соперницы и непременно найдёт что-нибудь смешное в её одежде, даже вульгарное, по её мнению.

Эта Ника, кандидат наук, втягивает в свои сети, хотя души её я не знаю, и в которой до сих пор не уверен. Её чувственные, всегда сочные губы и постоянное желание производить впечатление на мужчин, меньше всего говорят о её способности к преданной любви, а тем более к самопожертвованию. Я не буду врать, что она лучшая. Нет, только в постели, словно ненасытная тигрица. В быту она ленива, не сделает для себя ни одного движения, всё делаю я. Она же, благо наглая как сто чертей, при каком-нибудь неловком моём шаге, в особенности в присутствии посторонних, может не только презрительно сощуриться, а и выговорить, что я даже теряюсь и готов сбежать, но что-то не пускает, тянет назад.

Знаете, не раз ловил её злобный и оскорбительно недоумевающий взгляд, когда я появлялся без предупреждения и она, прихорашиваясь у зеркала, испуганно оглядывалась на меня. Когда я спрашивал, куда, она отвечала, идёт к самой лучшей подруге и что это очень срочно.

И когда я ухожу от неё, потом не один раз вспоминаю в своём воображении каждый её взгляд, каждую интонацию в голосе и спрашиваю себя, обманывает она меня или нет. У меня даже закралось подозрение, что всякий раз после моего ухода она собирает мои окурки, чтобы они не попались на глаза кому-нибудь другому. Более того, я неоднократно замечал, как она становится особенно разговорчивой со мной и только лишь потому, что на неё смотрит какой-нибудь представительный мужчина. Вероятно, она принимает меня за мальчишку, не способного понять внезапной перемены её настроения.

Когда она идёт со мной (я сам не могу отказать ей в этих многолюдных прогулках!) где-нибудь в общественном месте, я уже чувствую, как её охватывает лихорадочное возбуждение от толпы, будто вступает в невидимую связь с каждым проходящим мужчиной, который, пройдя несколько шагов, обязательно почему-то оглянется. И я вижу, что она уже заметила его, и глаза её втайне от меня ждут взгляда незнакомца. Я вижу всё это, и готов плюнуть и уйти, но достаточно одного её ласкового слова, как я готов самому себе не верить...

Как мне теперь относиться к Татьяне?

И как тяжело лгать, предавая человека, у которого с тобой общие духовные ценности! Вижу, как Татьяна замечает мою холодность, но её преданная любовь так далека от всяких подозрений, что обмануть её мне не составляет ни малейшего труда. Потом делаю утомлённое, ангельское лицо, чтобы отвести её внимание, говорю ей о разных несуществующих проблемах на работе, о задержке аванса, который почти весь промотал на розы для её соперницы. Она же, вдруг пытается успокоить, поддержать, чтобы отвести эту мифическую проблему.

Татьяна не только искренне верит в мою усталость, но у неё ещё хватает сил и терпения нежно гладить мою лысину. И жалеет, хотя, так же отработала в редакции, и у плиты, и бельё постельное вручную перестирала, и... Она как-то мгновенно забывает о своей усталости, я же вряд ли смог бы так достойно держаться.

Я определил для Татьяны самое верное средство - усыпить её подозрительность, а вместе с тем найти предлог своему раздражению – это изредка делать вид, что ревную её. Тогда она становится горда и счастлива.

Правильно ли я поступаю, профессор?

Я пытаюсь сознательно не портить ей жизнь. Стараюсь быть с ней ласковым и предупредительным. Хотя знаю, что поступаю мерзко, и не всегда у меня правдиво получается. Это чувство справедливости доходит у меня до того, что когда я возвращаюсь от Ники, обычно в субботу или в предпраздничный день, я всегда приношу Татьяне самую большую шоколадку с изюмом и миндальными орехами. И боюсь, как бы она не бросила мне в лицо.

Как мне, Александр Васильевич, дальше жить? С уважением, ваш запутавшийся ученик".

Профессор отложил письмо Бориса и взял письмо Татьяны. Её почерк, что теперь на конверте, он ещё помнит с того времени, когда он, заведующий кафедрой, попросил студентку-отличницу набросать план занятий для первокурсников. Она, словно преподаватель со стажем, великолепно справилась с тем заданием, составив подробный, аккуратным ровным почерком, план.

"Чудесный, неутомимый наш учитель, здравствуйте!

Вчера узнала от вашей Ирины, что вы опять на природе, там, в тихом и счастливом для нас с Борькой, лесу. Здорово!

Муж, наверное, будет писать отдельно. Видела, как он недавно искал конверт и чистую тетрадку. Это, пожалуй, и лучше так то, что я хочу вам сказать, не должно быть известно ему. Прежде всего, я хочу ещё раз поблагодарить вас за Бориса. Я обладаю всей полнотой женского счастья. Всё это время, что мы живём вместе, безумно счастливы. Хорошо, что многое, что должна не только знать, но и уметь обыкновенная женщина, умею делать. Теперь уверена, что мой прежний полугодовой брак на первом курсе был непрочен, потому что я не была духовно равна своему, старшему на двадцать лет мужу-преподавателю, кандидату наук.

Теперь же мы с Борькой равны во всём. Мне обещали, что вскоре, возможно, займу место заведующего социально-экономическим отделом. Он не может не уважать меня как личность. Это давняя моя мечта – быть с мужем равной в работе, и тем достигнуть полной гармонии и счастья. Я знаю, что для вас я не делаю каких-либо открытий по этому поводу, поскольку вы знаете моих не только родителей, но предков до третьего колена. Я вам рассказывала, а вы тогда говорили, что используете в одной из своих повестей. Борис работу свою ставит выше всего, зарабатывает пока не очень много. А разве я смогла бы сидеть у него на шее? Кто бы меня понял? Родители? Вы, профессор? Да и ему бы надоело кормить молодую здоровую домохозяйку, причём на съёмной квартире. Я же для Бориса не только жена, а и коллега по работе. У нас общие темы для разговоров, и главное – уважение друг к другу. А там, где есть уважение, не может быть лжи. Этого чудовищного спутника брака.

Жизнь, для нашей профессии, как ни странно, основана на полном доверии. Я всё знаю о нём, он – обо мне. Многие мои подруги говорят об отсутствии свободы в браке, но какая же нам нужна ещё свобода, когда для нас высшее счастье быть вместе. Вот и для меня Боря - опора, близкая душа, к которой в тяжёлую минуту я всегда могу прийти как к своему верному прибежищу.

При таких семейных отношениях для меня не существуют другие, пускай более респектабельные, мужчины. Для меня только он один, хотя он последнее время не всегда в это верит. Ведь мои самые лучшие минуты те, когда я дожидаюсь его возвращения с длительных командировок.

По правде, говоря, и у нас бывают маленькие ссоры, нет, вспышки, - это всё потому, что он по ребяческой наивности иногда ревнует меня. Но такие ссоры каждой женщине могут быть только приятны. Хотя я не считаю себя голливудской красавицей, а всё потому, что никогда, в отличие от моих подруг, не пыталась соответствовать, чьим бы то ни было представлениям о красоте. Слава Богу, меня окружают люди, которых вполне устраивает моя внешность. Может быть, одно, что лежит на мне, так то, что я выходила замуж в черном платье. Вы помните, профессор? Зато теперь ношу только белое. И любовь гораздо приятнее брака по той причине, по какой романы занимательнее исторических сочинений.

Что же ещё сказать?

Главное, что у нас есть общность интересов, понимание проблем друг друга. И уважение. Не было случая, когда б он возвратился из командировки или накануне предпраздничного дня, когда усталый и измученный, без большой-большой шоколадки с изюмом и миндальными орехами. Так что, спасибо вам, Александр Васильевич, за Борьку! И доброго здравия! Татьяна Челнокова".

- Да, заварили кашу молодые! – сокрушался профессор. И какой совет вам дать? Хотя по всему видно – запутался парень, надо срочно его вытягивать.

Взял чистый лист бумаги и сел за письменный стол.

--------------------------

*нон-фикшн – «невыдуманная» литература